Холодные радуги над Уралом

Холодные радуги над Уралом

Где ты, Мокрая Сыня?..

Приполярный Урал ткнулся в берег утра. Поезд дернулся, замер на полустанке Абезь. Саша и Володя спрыгнули на платформу принимать рюкзаки и байдарки. Заполненный поклажей тамбур опустел. Собачонка принюхалась к байдаркам: «Зачем вещи? Для счастья хватает четырех лап».

Пассажир, что вышел с нами, кинулся за вагоном и застыл. Колеса набрали ход.

– Беги-и-и! – закричала жена. Муж виновато потоптался. Сумка уехала.

Мы проверили вещи. У нас порядок.

Рельсы затихли. Двое суток на колесах вычеркни в расход. Отпуск вроде – величина, а примерить к дороге – куцый, как стружка.

Тронулись вдоль путей. Тропа пересыпана щебенкой. Мысли шуршат – свобода. В исходной позиции время и расстояние. До поселка Овгорт по ту сторону хребта – 400 километров. Все шестнадцать дней растрясутся, как солома с воза.

Ветер залпами «трах-та-ра-рах». Комары стелются к траве. Одиночка с лету ударил: «…привыкай!»

В веренице «идущих» байдарок выделяется синяя болонь под рюкзаком. Месяц июнь Ира встречала с загипсованной ногой, в июле твердо сказала:

– Иду на Урал.

Местная собачка довела к реке. В награду – скорый супчик из миски Александра. Пусть блеснет добротой. Недолго ей осталось. На Саше – обуза руководства.

Уса взмылила. Весло против течения – детская игрушка. Но каждый гребок приближает хребет на метр. Возвышенный край прикрыт от чужака. Впереди 140 километров. Веера проток, разноголосые перекаты и сторожа-пороги. А поднимешься – у перевального тура дежурит ветер. Протолкнет в Азию путников и мерзлый туман. Там и начинается помыслом гор река Мокрая Сыня. Дойти и увидеть – такой план. График в руках Александра. Свое кредо он обозначит не раз:

– Мне неважно, что там на маршруте. Главное – из точки «А» попасть в точку «Б», – и рассмеется от души.

Тучи над Лемвою ходят

Переезжая мост, воркутинский товарняк загудел. Ветер сбросил с вагонов облако угольных крошек. Привет цивилизации или дурной знак?

Потекли швы обеих байдарок с новыми полимерными оболочками. Легкие, гладкие – мечта. Посмотрим их в деле.

Горы открылись, заминая угол неба, и пропали, будто кто сгреб в охапку. Байдарки ползут у берега. За островом слышен гул моторки. Неживая сила легко ломает воду, да не туда воет, куда нам надо.

Август едва занялся. Температура – градусов десять, и перекур – столько же минут. Ветер-свежак вырвал из тела кусок тепла:

– К хребту идете, к вежам ноздристого тумана. Привыкайте греть холода.

Зябко и гулко в долине Усы. Скорей бы в уют притока, где в один взгляд вмещаются камни воды и небо холодных гор.

Лемва – приток Усы «со скипидаром». Кидает воду навстречу, чтоб служба медом не казалась. На берегу стадо коров. Пастух въехал в реку на коне:

– Дайте спирту, зубы болят.

Под вечер мошкара заселила воздух. Дыши комариной тушенкой и мокрецом. Налегай на весло и лелей миг, когда кусачее воинство охолонет и рассыплется по кустам. Жди.

Уклон возрос, будто жердину приподняли за край. Шершавится перекат, взбрыкивает хариус. Бороться с течением на воде невозможно. Значит – бечевник. Двинулись галечными косами. Передний тянет, задний – управляет. И «Таймень» огибает мели и камни.

Галечник стреляет под ногами. Похоже на хруст сухарей. Есть у нас запас высушенного хлеба. Это залог, что вода суеты покидает нас. Сущее остается. Дух и строй мыслей выстраивают новую ось. Ее направление – хребет.

– Заяц! – крикнул Володя.

– Смотри туда, – сунул мне в руки камеру Виталий, – приближай трансфокатором. Э-э-х… убежал.

Ира тянет веревку у кромки воды, Игорь – глубже в берег. Смещают свои камешки, и дума у каждого своя. В голове – комод домашних дел, а гляди-ка, его задвигает иная забота: далеко ли до Харуты, притока Лемвы? Только начали путь, а уже торопимся… Но желанное не откроется из-за поворота. Оно – за чертой дня.

Байдарку ведем и меняемся местами. День я впереди, день – Виталий. Тянуть нос тяжелей. Накренишься, упрешься, аж галька с шумом из-под ног. Вот пошло-пошло на разбег. Не дай веревке ослабнуть.

Веревка веревке – рознь. Моя горемычная пружинит и режет ладони. Вдобавок скручивается в бантики. Помню, как покупал моток. Подержал, примерился: весит немного – годится. Мысли у прилавка одни, на Лемве – другие. Веревку надо в полпальца толщиной.

Скоро обнаружил еще промашку: привязал бечеву далеко от носа. Байдарка упрямо тянет в сторону.

В руках Александра масштаб десять километров. Что можно увидеть на этой карте? Я все ж-таки заглянул: ближайший, да не близкий, ориентир – поселок Епа.

Надо людям питаться, куда б ни шли: к хребту, океану или вовсе в болото. Дежурный экипаж пошаманил – супчик из концентрата готов. Ох, не та еда… Еще с вокзала в Москве икаются подкисшие котлеты.  Сало… – его структура с прослойкой не выходит из головы.

Бэмц – сигнал готовности супчика – разнесся по воде и захирел в лесу. Только по реке бегут звуки. Ветер развеял пар залитого костра. Саша вздохнул:

– Ну что, ребятушки, веревки в руки и… понеслись. Мокрая Сыня ждет.

Лицо его озарилось и погасло в заботе угадать что-то. Это «что-то» – правильно угаданный темп, от которого ноги не подогнутся раньше срока. Игорь Павлович спокоен и лишь молчаливей, когда что не так. А с утра наехало… Подошел к Сашке:

– Хочешь группу положить на первом переходе?

Птица – не рыба, перекур – не отдых. Ожил галечник под мужской подошвой. Володя и Саша идут первыми. Следом Ира с Игорем потянули «Таймень». Оболочка ПВХ скользит без видимых усилий. У нас с Виталием не так. Шкура – заметил сейчас – слабо растянута поперек. Старенький верх я заменил в канун похода. С новой черной декой «Таймень» – красавец. Но если приглядеться – ткань днища глубоко прогибается внутрь. Байдарка идет тяжело, ребристо захватывая воду.

Длинный ряд моторок в светлой полярной ночи. Другой ряд выше – серые избы по обрыву. Темные окна завалены тишиной изнутри. Хозяева спят. Поселок Епа – крайний по эту сторону хребта. Дальше не блеснет с берега стеклянное окошко.

Затарахтел мотор. Сено везет, прихватывая новые сутки. Моторка поравнялась:

– Откуда будете?

– Из Минска.

– О-о-о! – хозяин в шапке-ушанке широко улыбнулся.

Тринадцать километров Усы проскочили вчера. Светлее там было. Под куполом ветров матовая лампочка горела. Над Лемвой темно. Тучи налетают. Уходят неторопливо, оставляя небо бесхозным на десяток минут. В этом затишке законопачены моросью просветы. Гармошка дождей играет перед хребтом без перерыва.

Полиэтиленовый тент – один клок неба над головой, откуда не течет. И то – опасайся. Вода забарабанила. Озерцо ринулось на край пленки. Не попал под «слив-автомат», – повезло. Проще простого – подставить шиворот, если повевает костром, если разморило от тепла.

Отблески играют на очках Виталия. За два дня мало чего сказал. Его видеокамера и фотоаппарат без дела. Погода шепчет упрятать оптику в герметичный бокс.

От горячего супа  тепло пошло толчками. Хлеб условно свежий. К волоку закончится. Перейдем на сухари. И для зубов наступит ненастье.

Отвыкая от людей, увидели катамаран. Двое водников спускаются в Абезь с верховья Лемвы.

– Вряд ли возьмете Мокрую Сыню, – сказали, покачав головой, свердловчане, – нам не удалось.

Слово с катамарана зацепило. Ускорили шаг.

Завернули в Харуту. Воды здесь меньше, уклон – больше. Я посмотрел на пальцы. Разлохматились от веревки. Ничего... главное – река вдвое уже. Легче поскачем от берега к берегу. Эх, повороты… чет-нечет.

От Харуты потянуло уютом, будто забрался на полку беспересадочного вагона. Глушь беспробудная сундучная. Окрест недерганое время. Сашка разгладил карту:

– Итак, Лемва – отрезанный ломоть.

Это факт. Только канувшие дни не сбросить со счетов. Сапоги-болотники были новыми. Теперь так не скажешь. Галечник «подъел» ребристую подошву. Топор стал щербатым от неверного удара, когда пырскнул искрами камень. Бессчетные шаги, громыхание камешков и встречные грозы. Неужто все вместилось в два дня ?!

Бунтует вода на Харуте

Вспыхнула двойная радуга. Нижняя дуга яркая. Верхнюю размазала туча. Под арку брызнул цветной дождь. На минуту пробились лучи. Погода сходила с ума, и Виталий щелкнул аппаратом.

Под радугой стало заметно, как березовые листья с желтизной потихоньку изменяют зеленеющему лету. Предательство не бывает мгновенным.

По Москве 20 часов. Плюс два часа по-местному. Эту поправку Саша не принимает.

– Надо пройти еще…

Вчетвером стоим на песчаной полосе. Ждем. Первый экипаж ищет место. Сырость лезет в кости. Игорь вышагивает взад-вперед. За спиной крутой склон. Топкая ложбина в подножье. Наверху кочки в полроста. Полуулыбка незрелых ягод морошки. Редколесье серых и живых лиственниц. Не оступиться бы на корнях. Под ними глубокая яма.

– Володя, где стоянка будет?

– Не волнуйся – в болоте.

Две палатки уместились на приподнятых пятачках. Почва ходит ходуном. Трава выше пояса и ни одного комара. Стыль выхолостила воздух. Гуляет только дым.

Зачастили острова с подопревшей тишью. Вода беснуется на протоках. Как отличить протоку от притока? Нужен ручей Нянь-Ворга-Вож.

Галечник Харуты шебаршит под ногами, но она уже в ряду разлюбленных девчонок-рек. Уса-Лемва-Харута: каждой любви – свое время.

В небе гуляют залпы с гор. Порыв – и шляпа Игоря слетела на середине. Развернулись в погоню. Ира подхватила шляпу. «Таймень» отброшен метров на двести-триста вниз.

Шум ночной реки. Зажарили первую щуку. Крупная чешуя осела на дно. Луна подсветила перламутровую россыпь.

Мой сон разменял еще минуту. Гудит река. Шумит ветер над палаткой. Ходит ствол и скрипит о сучок весло. Кажется, так будет долго. Можно лежать и слушать. Вдруг стук топора дежурного.

Харута за ночь вздулась. Русло на две трети из дождя. Мутный поток ревет в большое горло. Щучьей чешуи не видать.

Отчалить, врезаясь в поток, не так уж просто. На другом берегу завидный галечник. Сашка рванул по валам на ту сторону, как дьявол. Ну и мы за ним.

Пошел парад лужаек. Короткий мох прикрыт с реки стенкой елок. Глаза растерянно забегали: сколько ровного места пропадает зря!

К полудню косы исчезли под водой. «…подводная лодка уходит на дно». Из потопа торчат верхушки лопухов, обозначая галечник. Берег развезло. Кусты мешают тянуть на бечеве. Скользнешь и схватишься за лозину. Падать не хочется, хоть и не беда: дождь в два счета обмоет.

Лес оборвался выгоревшим участком. Мы увидели группу людей. Костер в нише пня-выворотня борется с моросью. У москвичей открытые лица и подробные карты.

– …невероятно быстро идете, – поразились они, – всего лишь четыре с половиной дня от Абези. Фантастика!

Саша просиял и взмолился:

– Запоминайте все, кто может, карту.

– По ручью Нянь-Ворга-Вож не пройдете, – сказал москвич в очках, – там крупные плиты.

К вечеру возникли бурые скалы. Ночевка на острове. С двух сторон порог. Пока я ходил за водой, огонь захватил перекладину. Вся полыхнула. Недобрый это знак…

– Золотой корень, – показал Володя.

Два слова – золотой корень – работают не хуже самого корня. Все, что убыстряет движение, – стало главным. Не поднимемся за 9 дней – бесполезно идти дальше. Поворачивай взад.

Скалы стали выше. Карниз, по которому шли, пропал. Рубленая стена уходит в воду. Надо переправляться. Игорь с Ирой смотали веревку на рогульки. Миг – и отчалили, и почти уже на середине. Быстро работают, но течение – тоже не промах. Отбросило играючи вниз. К этому привыкли. Отдай, не жалея, за переправу 50 метров.

Приток Колокольня встряхнул перышки. Волей повеяло с высот.

– Айда, – говорю, – по Колокольне.

Сашка усмехнулся:

– Там высокий перевал. Нам с байдарками путь один – Нянь-Ворга-Вож.

Ручей окутан толками. Сам не увидишь – не поймешь. Одно очевидно: это прямой путь к перевалу.

Вот уж ближе к истоку – ярче нить накала, даже сквозь дождь. И мы знаем, где ее аккумулятор. Конечно, сам хребет. Полчаса миновало, и новое «электричество». В этот раз – от людей. На берегу стоянка катамаранщиков из Нижнего Новгорода:

– Медпомощь нужна? А то у нас полный комплект: хирург, костоправ и анестезиолог, – рассмеялись нижегородцы, – в общем… Бог в трех лицах.

Поглядели на «Таймени», почесали затылки, прослезились:

– Мы думали, байдарки лет десять, как не тягают через горы.

С шутливыми врачами расставаться не хочется, но  время дергает за веревку. Концы расправились, натянулись. Под взглядами новгородцев спешим.

Прощай, Харута!

С выступа скалы, где сцепились три елки, открылся хребет. По стене скребся туман. Пронзила мысль: это близко! Пророчество катамаранщиков, что встретились на Лемве, не работает. Недооценили они Сашин порыв в точку «Б».

– Вошли в пятикилометровку, – разгладил Сашка лист карты, – теперь проще отслеживать.

Нянь-Ворга-Вож – трудный приток. Галечника нет. Дно вымощено скользким камнем. На месте не устоишь. Мой рецепт – бежать, в движении находя точку опоры.

– Ручей акробатов, – сказал Виталий. На пятый день он стал разговорчивей. Понял: Урал-батюшку не перемолчишь.

Как ни стараюсь, а сапоги едут. Равновесие – в этом вся суть. От булыжника, что поребристей, оттолкнулся кромкой подошвы и рванул «Таймень» за собой. Частыми шажками вхожу в бег. Брызги пестрят выше колена. Проскочил метров двадцать. Перевел дух. Оглянулся. У Сашки с Игорем тактика другая. Идут солидно и отстают.

Про дождь не скажешь, что затяжной. Плывет не переставая. Странно будет, если закончится. Тучи справно съезжают с хребта. Русло поднялось глыбами. Москвичи об этом предупреждали.

– Это не проводка, а борьба с природой, – Игорь поправил шляпу, – пора на волок.

Саша вылил воду из короткого сапога:

– Рано еще.

Кто из них главней – сами запутались. В этот раз решение за Александром. Значит, тянем дальше по ручью. Игорь борется втихаря с поясницей. Расшевелил Ворга-Вож давнюю слабинку. Павлович мысленно убивает подлую точку в спине и молча хмурится.

Лезем в исток.

Бог в трех лицах

Мы в той близости от хребта, когда погода не имеет значения. Бог с ней. Жаль одного, особенно Александру: сон и питание съедают время. Будь Саша один – шел бы и шел, пока весь не иссяк. Но вот… прикован к группе. И значит, делаем обед. Раскинули тент. Сало четко нарезается. Огонь с рвением поддерживается. Разделение функций щадит стратегическое время. Давно в привычке дорожить каждой минутой. Ушла на движение – хорошо. Быстрый обед – тоже условное движение. И все ж полтора часа отдай. Погрелись, пощипали глаза дымом. Два метра в сторону – знобит. Не застоишься.

Матросы снова верхом по оврагу. Капитаны – ручьем.

Виталий вырос у воды с вестью:

– Ира оступилась. Идти не может.

По цепочке я крикнул Игорю, он – Сашке. Тот далековато оторвался. Придется назад. Но суть не в том… Беда вошла без стука.

Из оврага Игорь неторопливо поднялся наверх. Сколько глаз хватает – разбегается тундра. Хребет на ладони. Будем стоять на обрыве полдня и ночь. Утром станет ясно: идти нам вверх или… поворачивать в Абезь. Я вспомнил полыхнувшую перекладину.

Три низкорослые березы схвачены веревкой. Поверху тент. Ветер набегает. Купол парусит. В тундре всему хочется летать. Сколько раз взглядом слетали мы к хребту! Громада так близко, что кажется – ты там.

Ирина сидит на мешке, делает ревизию продуктов и тоже посматривает. Туман изменил окраску с привычной белой на лиловую. Вдруг мимо прокатились лучи. Я оглянулся. Тундра вспыхнула, зарделась. На душе легче.

Впервые ночуем на открытом месте. Я не в своей тарелке. Тихая тундра – что-то странное. Обязан хрипеть ветер.

Темный хребет притягивает, будто с севера на юг циркулируют токи. А и в самом деле так. Тундра – беспроводный телеграф. Полнится слухами. Только заснули:

– Где пострадавшая? – громко снаружи. Это нижегородцы. Святая троица: хирург, костоправ и анестезиолог – чудом здесь. Иру из палатки в руки Бога. Тикает томленье. Пальцы хирурга давят и так, и эдак. «Здесь больно?».

– Что ж…, – пауза-пытка, – завтра сможет ковылять.

Эйфорию обмыли. Бог в трех лицах ушел обратно к подножию. Силуэты растворились.

Между Европой и Азией

А ведь нетрудно – стрельнуть в Сашину точку «Б» через перевал. По всем сведениям, он невысокий. И расстояние тоже житейское. Но одной ходкой не обойдемся. Двадцать три километра придется отмерить три раза.

Во вторую ходку несем рюкзаки. Байдарки лежат за перевалом. До Мокрой Сыни не дошли вчера 6 километров. Сложили штабель в выемке курумника, прикрыли пленкой и – назад в Европу, к своим палаткам. Сегодня перевалим в Азию окончательно.

Тундра набирает высоту под скрип лямок. Рюкзак придает шагу тяжесть, а мыслями… скинул сапоги и в Сыню вошел. Небо гонит умопомрачительную синеву. Ей не верим.

Впереди рюкзак Игоря. Волок – его родное. Идти по линии, что прокладывает Павлович, надежно.

Ира держится в общем темпе, сдержанно улыбаясь:

– С эластичным бинтом каждый сможет.

В памяти визит врачей. Бог послал или случай случайного случая? Чтобы там ни было, а восточный склон – наш. Подъем по рекам распалил. Сыня кличет из-за перевала, как Хозяйка Медной горы.

На шее Виталия Петрова разная оптика. В свой отпуск оставил в городе мысли про атом. Не круглый же год усердно служить Атомтеху. И сейчас он – фанатик подмечать сущее в макромире, щелкать его радуги и баловаться морошкой.

Замыкает Володя. Два дня назад заметил лапы по следам матросов. В тот день наткнулись на кровавые останки зверя.

– От медведя не убежишь, – любит повторять, – он же в гору прет под сорок километров.

Шаги по мху беззвучные. Белые пригорки ягеля. Рыжие пятна низин. Тундру калит мимолетное солнце. Морошка истово зреет. Я сорвал одну, другую... Восковая царица севера поспела к сроку. Десятый день.

Кусты склона прорезала вездеходка. Шагать по твердому – другое дело. С обочины ударил запах солярки. Гусеничная колея привела к Нянь-Ворга-Вожу. Здесь он входит в горы. Два часа печатаем по вездеходке. Главная вершина не приближается – становится выше.

Ворга-Вож разбился на ручьи с долинами. Костер не горит в междуречье. Полосы снега повисли с главной вершины. Вчера их не было.

– Вот где уединение, – кивнул Игорь.

По ручью выбились на тропу. Ближние склоны невысокие, в окрайках льда.

На перевале у каменного тура морозно и комары. Под мрамором неба все также суетятся. То ли дело… человек. Отзывается на высоту. Нам бы жить ближе к вершинам. В первую ходку здесь орудовал ветер, перегоняя туман в Азию.

Разгоряченная голова остыла. Я забрал свою кепку с верхушки тура. Двинулись гуськом вниз. Серо и сыро. А все равно, играют марши. Мокрая Сыня на подходе.

Забелелась наледь. Отвесная стенка помята и обтесана ручьем. Я стал под нее – выше моего роста.

Долина, куда пришли, – набухшая мочалка.

– Горы сами по себе сочатся влагой, – сказал Игорь.

Там, где камень уступает мху, – топко, не пролезть. Нашли место у берега. Поставили двое старых нарт «на попа». Натянули веревку. Прямоугольник тента впервые в Азии. Полукругом бегает, подавая голос, олененок. Ира понесла ему гостинец.

Вода Мокрой Сыни в самом деле мокрая и до неудобства – прозрачная. Я зачерпнул в котелок, будто не набирал. По тяжести и всплеску лишь ощущаешь.

В километре от стоянки – две юрты и ряд нарт. За ними провал в горах.

С высоты на понижение

Итак, восточный склон. Холодно и чисто. Времени, как не было в Европе, так нет его и в Азии. Скупо позволяем себе жить.

Спозаранку сбегали за байдарками, что лежат в курумнике за шесть километров. Продукты целы. Медведь лапу не наложил.

Сыня – шепотливая и звонкая поначалу. Дней в обрез. Сашка улыбку прикрутил.

Матросы пошли по берегу к белым юртам. Проводка на совести капитанов.

Длинные мели. Вода на два пальца покрывает камень. Игорю с Сашкой все нипочем. С оболочками ПВХ поднажали вперед. «Ах вы, летучие голландцы!» – думаю про себя. Моя прорезиненная калоша не скользит. К тому же слабые места имеет. Дерну байдарку вверх – и передвину. Домкрат и толкатель. В таком режиме не разбежишься. «Таймень» – не бревно. Тянуть его без мысли о нем не годится. Жалко, и время на ремонт потеряешь. «Жизнь, – размышляю, – не такая бесхитростная штука, чтоб у всех оболочка скрипела новизной". Всегда есть слабое звено. И я иду в темпе, что позволяет старенький «Таймень». 

Первая березка над ручьем. Сужение и глубина. Течение прыгнуло. Сук возьми и упрись в оттопыренный капюшон. Меня дернуло, повело. Борт качнулся. Хлынула вода. Глупо, однако! Я выскочил. Вылил несколько ведер. Холод-лед обложил сапоги. Хоть и сухо в них, а вздрогнул и впрыгнул в «Таймень».

Возле крайней юрты  женщина и дети в ярких пестрых одеждах. В суровом климате и однообразии красок понятна тяга к броскому, огненному. В первый миг странно, что понимаем друг друга. Собаки обнюхали ноги и поглядели на хозяйку.

– В этот сезон мало морошки, – услышал, – пришел голодный медведь. Собаки ему нипочем. Выедал запасы, пока не пришли мужчины.

Внутри юрты пол из крашеных досок. Дым тянется в дыру конуса. Я пригнулся, чтоб не щипало глаза. На подвешенных шестах невыделанные шкуры. Мы говорим, и пальцы женщины мнут лапку оленя. Такой уклад – руки постоянно в деле.

– Из гор выйдете – там тучи комаров, – улыбнулась.

– Лето дождливое, – продолжила, – а позавчера было тепло. Солнце было. Дети купались в ручье.

«А мои ноги в сапогах не отогрелись», – подумал я. Простой быт, когда руки сшивают кусочки шкуры ниткой, полученной из жилы оленя, впечатлил. Такую энергию и спокойствие может дать лишь дикая красота. Сегодня одиннадцатый день.

Первые повороты

Заспешил я после встречи у юрт. Вода соберется и рассыплется на спички. Разгрузил байдарку, шваркнул по наждаку – шум пошел. Один я с ручьем, и столько одиночества вливается... И думаю: зачем было нам вверх, если стремглав вниз?

Вошли в провал, что видели с места ночлега. Голо и строго. Вода до рези прозрачная. Порог и жилка глубины. За ней разбои. Матросы поджидают переправы.

– Наконец-то, – журит Володя. Не виделись будто сто лет. Это все ручей с его хрустальным шепотом. Нагнал тягу к общению.

– С каких пор пороги без осмотра? – призвал к порядку Игорь. – Ну-ка, скажите, капитаны, кто здесь чисто прошел? Я не поверю.

Александр поскреб бороду. Время ему дороже. Точка «Б» – поселок Овгорт, не раньше. Цель нахлобучена, и все остальное будем не замечать.

 Переправили матросов. Теперь Володя прямит путь по левому берегу. В этом поднаторел. Александр приказал не пропадать.

Мой «Таймень» толкает вода со снежников. Направляют нас молчащие склоны. Белоснежные юрты – две крохотные дольки в незыблемом мире, оставшемся за спиной.

Я замыкаю тройку капитанов. Держу умеренный темп. Окину желтоватые склоны с подлеском, и внимание под ноги.

Уклон. Вода покатила в сужение. Добрая быстрая воронка. Мне бы запрыгнуть в байдарку на два-три метра раньше, а теперь рвет ее из рук. Я застыл в потоке и целюсь вскочить. Не поймать бы камень сразу в дых.

Понесло. Булыганы искусно расставлены. Каждый своей тяжестью определен на место. Два поворота промчался, не заметил – как. Выпрыгнул – не для меня стоите. Повел байдарку до следующего горла. Вижу Игоря впереди.

В разлом втеснился закат. Это ж такой трудяга. Везде розового мха по щелям разложит. Склоны порозовели. Вода воспрянула, как молодка. Что-то появилось от кокетки.

Ну и денек! Шуршим, как гравий по жести. Два последних часа байдарку тянуть не надо, – придерживай только. Обопрешься коленями на шпангоут и, подавшись к носу, чтоб корма не проседала, свистишь с течением. Мелькают берега. Проходы в валунах мгновенно намечаешь. Не доглядишь – твоя оплошка. Выскочишь. Поток накатит по ногам бревном – «на».

Комаров вымело холодами. Осыпались серым песком в ручьи. Я вспомнил перевал. И откуда они там, если здесь, где теплей, – их нет и в помине?

Окончательно потерялись души матросов. Разбрелись короткими дорогами по Уралу. Саша пошел в притемках собирать.

– Ноги посбивали. За байдарками не угнаться, – сказала Ира у костра. – Сыня – не та, что днем против юрт.

22.00 по Москве. Стемнело, как топор упал. Ночевка на пышном травяном острове. Склоны расступились. В низинке-ямке костер.

– Посвети-ка фонарем, темно… – в котлах вхолостую варится ночь. Засыпали гречку. Булькает белый ключ в другом котле, но крепче и белей гремит Мокрая Сыня. За день набрала воды, сколько на западном склоне за 2-3 дня. Экипажами теперь быстрей пойдем. Хорошо ли?.. Отдаем высоту, а с ней – то большее, что будоражило, когда брали ее, хмурясь, с запада.

В погоню за временем

Быстро и длинно в голову набились повороты и шум порожков с перекатами. С утра сюрприз. Рано мы размечтались: Сыня двоих не несет. Матросам – снова по берегу.

Сашка не только торопится исчезнуть в повороте, а еще ведет учет километров. Ручку достал. Канцелярией запахло. Горы, может, и не думали заканчиваться, а по его расчетам – обязаны. Третья ночевка на восточном склоне. В два дня почти что выскочили из бурых гор. Шальная пуля, пролетевшая хребет.

Порог-плита в изгибе. Вода гнется по треку. Игорь посмотрел:

– Хватит с налета. Завтра с утра пройдем, как положено.

Ветер комком мечется по узкой долине. Углубишься в лес – шум верхушек перебивает реку. На берегу – наоборот.

Игорь обнаружил укромную поляну. Здесь гул в макушках даже приятен. Дров много – дней мало. Сашка удивил. Осмотрелся и дневку объявил, глухо кашляя. Короткие сапожки вышли ему боком. Один день отвяжем от графика. Добавим в чистое отставание. Не весь же поход под секундомер.

Подняться на склон желающих не было. Дневку отдай под святое – рыбалку. Я взял хороший нож и зашагал. Лиственницы стоят плотно. Петляю. Глушь отгородила от всех стеной. Стыдно сказать – тревожно. Полосу леса прошел. Дальше взмыл голый склон. Здесь хотя бы видно далеко, а не то, что… лапа цапнет из-за ствола.

Взбираюсь. Камни на вид мягкие. Шаги пудрой посыпанные, будто на корку ступаешь. Сунется вниз обломок под ногой. Звук твердый и все же есть послабление. Миллионный возраст, кого хочешь, состарит.

Минут за сорок поднялся от лагеря, топоча болотниками. Наверху колышется кедр с метр высотой, и виден темный непогодный горизонт. Мокрая Сыня – рукой подать – внизу выбегает из гор. А дальше – холмы, озера и продолговатый дождь. 

Сзади по ущелью наполз туман. Заморосило.

Внизу обстановка другая. Ира наловила хариуса. Четыре заброса – четыре рыбины по килограмму. Володя учил забрасывать блесну, а потом не выдержал:

– Дай-ка я попробую.

А у него – как отрезало.

Ночь напролет выл ветер. Мочил палатку дождь. Сон не брал. Завтра выбежим из гор. Неохота уходить, хоть ты вбей кол и скажи – здесь моя земля, никуда не сойду. Игорь подтвердил:

– …по тому, как приподнято легко в этих местах – здесь родина наших предков.

Еще на подъеме от врачей-нижегородцев узнали: есть такая семья – Большаковы, Юра и Тамара. Обоим по 70 лет. Урал – их заветная сторона.

Мы прошли час от стоянки и увидели катамаран. Тамара Федоровна угостила оладьями. Юрий Александрович достал карту. Хозяева поляны открыли планы следующего лета.

Адреса и слова напутствия. Байдарки оторвались от берега. Фигуры стали маленькими. Время не жалует людей в полный рост.

Вся водичка в носу

В это едва ли верится: мы снова вне гор. В Азии мерка просторов крупней. Шире шаг.

Теперь-то и посыпались пороги. Проникаем творческим заходом по мелководью. Дальше – легче. Вал подымет и опустит. Омут принимает круговертью под скалой. Я запрокинул голову. Сверху осыпались капли. Брызнули по лицу. Лиственница-свечка над обрывом. Низ ствола закрыт абажуром частых ветвей. Ствол стоит в сухости. А мы? Как ни рядись в непромокаемую одежду – весь сырой от кепки до сапог. От тепла своего,  да оттого,  что зашторились  на «молнии» от  холода лета, быстро мокреем.

День проходит, и река меняется. Пропали скалы. Нынче уклон по серпантину. Линия верхушек скачет вниз. Кажется, река прорвет бруствер-берег и хлынет по склону напрямик. В поворотах – березы и сосны. Под метлы и пики с силой тянет. Не гляди подолгу назад – снесет голову.

Александр на белом коне быстрых дел. И все, кто не рядом, – медлительные парни. Оно и понятно: график давит плотней. А тут… и то, и это не так. Охрану труда никто не отменял.

– Почему прошли под деревьями? – ко мне с Виталием. – Вы ж видели: я остановился.

Два гнутых дерева в протоке – не повод кипятиться, но, видно, в воздухе что-то не так. Это усталость сыростью капает на нервы.

Домино островов. Куда свернуть, в какую протоку? Опасно размышлять. Вода не дает спуску. Миг – и метры реки вылетают в километры. Щелкают повороты. Нос ниже кормы. Вся водичка в нем. Глянешь в небо, а там темнеет масса дождя. В полдень все извивы Мокрой Сыни под ним.

Ночью дождь. Восход просветлел. Пока завтрак – пусть палатка подсохнет на галечнике. Вышел на берег – палатки нет. Ну… только одно. Ветер сдул. Скрылась в реке с дугами каркаса.

Сашка в лице изменился:

– Байдарку на воду!

Подхватил нос и босиком по острому галечнику. Бежит и по-детски ойкает. Я сзади в сапогах громыхаю и думаю: до чего ж хорош Сашка! Два дерева вчерашнего дня вымыло из душ.

– Смотрите! – возглас Виталия. Край дуги секунду вылез над водой. Это метров 70 ниже.

Радуги шагают чуток впереди

К Мокрой Сыне добавилась Сухая. Будет поровну дождей и ясного неба.

 За слиянием увидели новгородцев. Топят баню и не спешат. Целехонькие «Таймени» их поразили:

– Столько вверху камней и гряд… Думали: как вы на байдарках?

От предложенной бани отказались. До Овгорта еще двести километров. Идея – сплавляться полные сутки – вызревает в умах наших командиров.

Сухая Сыня заказала погоду. Дожди не ходят прямиком – по краю неба ползают. Яркие холодные радуги встают на пути каждый вечер. Это – знай – ночевка в  мокром лесу.

18.00 по Москве. Время, когда от Сыни веет морозом. Наяривать веслом бесполезно – не согреешься. Про стоянку не думай раньше 20.00. Эти два часа – резерв Александра. Все шпарят будь здоров. Пролетаем громадье километров.

Быстро темнится. Игорь вышел, оглядел берег:

– Гиблые места.

 Как ни успевай – вода закипела под звездами. Темень – глаз выколи. Фонарь под рукой – вещь насущная. Я ошибся с пакетом. Засыпал в котел что-то не то…

Утром хрустнул ледок. Впервые от Лемвы, где сено стучало движком в час ночи, – по туману глухой звук моторки.

40 минут на знакомство с эпохой

К берегу поселка пристали в полночь. Овгорт и станция Абезь свели конец с началом. Сашина цель: из точки «А» в точку «Б» – достигнута. Двое суток опоздания и, по совпадению – два фонаря на дощанике у воды. Вывод ясный. Хуже – приходить в срок.

Баржа, как водится, ушла. Катер отправится в Мужи завтра.

Про музей в поселке мы узнали в знакомство с новгородцами у притока Колокольня. И вот Овгорт. Одноэтажное здание бывшей школы, едва не пошедшее на дрова. Директор музея, невысокая худощавая женщина Елена Ильинична Тыликова. За 35 лет добровольных стараний собрала богатейшую коллекцию исторических фактов, предметов обихода, муляжи зверей, птиц и рыб. 

– Этому каменному скребку ученые определили возраст в 5000 лет.

Сказанное дошло не сразу:

– Неужели 5000?!

– Хотите, подарю этот зуб мамонта, – предложила она.

Мы растерялись: зуб мамонта пихаешь в рюкзак…

Елена Ильинична завела в другую комнату:

– Вот бочонок, сплетенный из тонких полос корней кедра. Ему 200 лет. Сделал слепой мастер.

Я подумал: слепой сотворил то, что восхищает зрячих. Невольно вспомнился русский писатель Павел Бажов, прославивший талант вольных мастеров Урала: горщиков, рудобоев, медеплавильщиков, чеканщиков, камнерезов.

На стеллаже – тетради походов. Открыл наугад. Фотографии. Лица школьников. На одной – дикий берег и избушка на помосте. Помост чудом стоит на двух столбах.

– Избушка на курьих ножках?– спросил у Елены Ильиничны.

– Верно, – улыбнулась.

А ехать-то надо…

Ворвался с крыльца Володя:

– Катер уходит!!!

По доске влетели на палубу. Рейсовый катер взял разгон. Восемь часов одежку рвет ветер и мочат ритмичные дожди. Едим жареную рыбу, купленную свежей в Овгорте. Выхлопные трубы домовито чадят над головой. Волны разбегаются на две стороны. Я подумал: «Смысл жизни только в том и есть, чтобы двигаться и раскладывать время на обыденное и светлое».

Сопка с телеантенной запестрела крышами домов. Районный центр Мужи. Грохот двигателя смолк.

От речного вокзальчика только вывеска. Под ней – ночное кафе. Александр продавил хозяина. Все люди – люди. До утра коротаем время в подсобке. «А сейчас песню исполнит бригадир оленеводов», – сквозь перегородку. Бригадир в караоке-микрофон начинает:

 «Очарована, околдована,

С ветром в поле когда-то повенчана…».

В пятый раз поет за ночь.

Счастье под утро не вечно. В четыре просят покинуть подсобку: кафе закрывается. Игорь дремал в углу на байдарке. Сел, протер глаза:

– Очарована, околдована…

6.00. Пассажиров к посадке набралось. Штурм катера на подводных крыльях – и мы в Салехарде. Трехкилометровая в ширину Обь. Паром перевез на левый берег.

Стоим на переезде в Лабытнанги. Смотрим, как поезд на Воркуту показал хвост. Мы могли бы подъехать до узловой станции. Опоздали. На все расстояние от Абези до Лабытнанги через хребет не хватило получаса.

Ждем сутки. В голове «Очарована, околдована…» бригадира, и я вспоминаю наш тент, натянутый с помощью двух нарт.

Едем на Москву. В окно медленно подкатывает разделительный столб: Европа – Азия. Дрогнул стык – и мы в Европе. Глядя на впервые просыхающую палатку, подумал: это удача – задержаться на три дня. Плохо, если из цивилизации не поспеем в срок к батюшке Уралу.

Олег Воробьев,

   Минск, 2002 г.

   дата правки : 13.07.2009